Без души.

Редкостный, диковинный талант –
Быть простым радушным человеком.

  Пряча подбородок поглубже в высокий ворот темно-пыльного шерстяного пальто, перехватывая бумажный пакет поочередно то одной, то другой рукой, (забыть перчатки на колченогом столике в местной забегаловке было ужасной глупостью и признаком неисправимой рассеянности), высокая фигура стремительной походкой направлялась к своему пристанищу – дому по плохо освещённому вечернему бульвару. Мерехтливый свет фонарей, падая на Человека, отбрасывал чёрную линию - тень на присыпанный мелким снежком тротуар. Вид её напоминал жердь, впрочем, таким и был сам Человек. Единственно, выпирал козырёк истрёпанной клетчатой фуражки. Свободная рука прохожего, (точнее было бы сказать «пробегающего» – так быстро он шёл), иногда касалась козырька, надвигая его всё глубже на глаза – не уютно, видите ли, делалось Человеку даже при таком скверном освещении.

   Уют...О каком вообще «уюте» можно говорить в такой собачий холод, в такую-то погоду?! Ледяные капли «слёз небесных» – бух-бух – то и дело выстукивали своеобразные ритмы по козырьку, играя на, и без того, расшатанных нервишках Человека. Вдобавок снежная манка сыпалась откуда-то сверху, гонимая ветром, словно к магниту, липла к безмолвной фигуре.

- «...Чтоб ей неладно было! Разве этой крупице здесь мёдом намазано, так что ли?» 

  Ускоряет шаг. Уже несётся куда-то вглубь улицы в попытке укрыться от необузданной стихии. О, видели бы вы это «чудо»! Прозябшее до костей тело, подгоняемое изнутри бушующей злобой с примесью, неизвестно откуда взявшегося, отчаяния. Голову терзает лишь одна мысль: « Скорее! Скорее!...». 

  А взор уже туманят волшебные картины: вот он, Человек, немного повозившись с замком, распахивает податливую сутулую дверь, и его обдаёт волной упоительного живительного тепла. И он глубоко вздыхает, словно от оков освобождённый, боле не нужно жмурить от слепящего снега свои щёлки-глазки, а козырёк – фуражка мирно висит на крючке в передней рядом со взмокшим, разбухшим, как губка, пальто. Пальцы и ладони колит иголочками, но эта дробная боль вскоре, непременно, уйдёт. Дайте время отмёрзнуть, оттаять! И вот, уже вовсю пыхтит самовар, по квартирке витает запах чёрного чая да бергамота; а нарезанный дольками свежий лимон, припорошенный прозрачными кристалликами сахара, светится да переливается в лучах световой хохмы – шара под потолком.

   Человек в забвении тянет носом – поток холодного воздуха врывается прямо в лёгкие, обжигая. Порыв ветра – недруга, и фуражки - как ни бывало!
- «Тьфу ты! Чтоб тебя! Кхе-кхе...следует поднять! А-а-а, чёрт с тобой! Остановиться...».

  Тормозит, шаря глазами по асфальту, превратившемуся от грязи и слякоти в серое месиво.

- «Эх! Вон куда занесло–то, под самую арку!».

  Под аркой темно. Человек протягивает свою озябшую красно – сине-жёлтую шершавую ручонку, и тут слышится слабый писк – на мышь не похоже. 

- «Котёнок что ли?» 

  Щурится. И правда: к бетонной стене жмётся маленький, по всей видимости, некогда пушистый, комочек. Трётся о стену, в надежде укрыться от буйного проявления природы.

-  «Ма-а-а-аленький!».

  Тянется Человек.

- «Кто ж тебя так? За что? Как это? Где ж твои хозяева? Выбросили, да? Оставили? Ух, а сами, небось, греются, лукавые. По домам – квартирам сидят да чай хлебают со свежими душистыми плюшками, с тонкими ломтиками кисло-бодрящего лимона. А ещё, наверняка, радуются, что не довелось им, по счастью, очутиться на улице в такую-то погоду…в такую-то погоду...». 

  Забыв про жалкую фуражку, берёт продрогшее создание за шиворот – котёнок не противится, видно, настолько уже опротивел весь этот бесстыдный мир, что не страшно. Делай, Человек, что угодно – уж хуже не станет. Человек кладёт его себе за пазуху да с непокрытой головой продолжает прерванный путь.

   И снова кружится под фонарём смесь льдинок, колючих снежинок и капель воды. Покружится – покрасуется в электрическом неярком свете да ветер – братец: «На!» – прямо в лицо Человеку «отменным» сбором. И опять в голове лишь: «Скорее! Скорее!...». Одна рука - у груди, придерживая найдёныша, другая сжимает промокший пакет. Отныне нельзя поочередно менять руки, остаётся одно – ускорить шаг, глядишь, успеешь в тепло – не отвалятся «лапы».

   Навстречу из очередной подворотни, вместе с ещё одним порывом жгучего воздуха, вылетел ещё одни Человек. В тоненькой замызганной ветровке, в измазанных чем-то непонятным брюках, со взъерошенными, торчащими волосами, с распухшим носом и глазами, окутанными пеленой слёз. 

  Протягивает бордовые заиндевевшие руки Человек к Человеку: 

-Помоги, брат, чем можешь.
-Уйди, бродяга с дороги! У! Покажу! – нагло грозит кулаком Человек Бродяге.
- Подай, брат, сжалься. Мне ж ведь и остановиться негде... Подай! – хрипит, преграждая путь.
- У! Пусти! Животина замерзает, плачет. Не видишь что ли? 

  И толкает плечом – руки-то заняты – Человек Бродягу: 

- Бродяга! – рявкает напоследок, - Р-р-работай иди! – от холода и злобы сводит зубы, а голос срывается.

   Бежит дальше, не обращая внимания уже ни на что – только вперёд да скорее и подальше от проклятого холода. Бродяга ещё несколько мгновений видел серо-пыльную, удаляющуюся, спину, а затем фигура скрылась в дежурной подворотне. 

  Человек взбегает по неосвещенной тёмной лестнице – инстинктивно да привычно, смело и расковано: он знает каждую выбоину на этих асфальтового цвета ступенях, окаймленных красной, местами облупившейся, краской. Грудь скребут тоненькие иголки – коготки, да слышится жалобный плач – попискивание.

- «Потерпи, малый! Ещё чуток...».

  И вот – замок, мягко распахивается дверь, и блаженное тепло принимает в свои объятия двух продрогших путников.
  Домашние стены, словно шепчут: «Добро пожаловать!». Радушно принимают в свой уютный цветастый мир любого с дороги. Стены…домашние стены. Да, лишь они нам рады, лишь они – молчаливые лекари исцеляют любую кровоточащую рану. Как чудны вы кажетесь с дороги, после трудного дня, после долгой разлуки.… И разливается по вена пряное спокойствие. Ты – дома. 

  И свет заливает, наполняет маленькую, но вместительную комнатку, окутывает её золотистыми отблесками.

  Круглый неуклюжий стол с накрахмаленной белоснежно – кружевной скатертью сверху. В центре его – ваза из толстого мутно-изумрудного стекла с искусственными, но так похожими на живые, белыми и алыми каллами; чуть поодаль – генерал – самовар. Поблёскивая своими полными боками, самоуверенно и томно вздыхает – пых – пых...

  И сидит Человек один за столом. Рядом, у ног, жмётся оттаявший комочек с перепачканной мокрой шерсткой. Несмело лакает язычком парное молоко из блюдца, заботливо предложенное Человеком. А Человек восседает по-царски, прихлёбывает чай с бергамотом, закусывая свежими ароматными плюшками. Злоба ушла, мысли покинули. Туманно да пусто в голове, а на сердце легко и здорово. Лицо расслаблено. Пальто мирно почивает в передней на крючке, а рядом зияет пустотой место, отведённое для фуражки, о которой вспомнит лишь утром.

  А за окном всё трепещет, шумит, завывает несносный ветер, да в окна стучится порой метель из снега, льдинок – градинок.

-  «У, что за окном творится-то! Морозит! А метёт...И не повезло, наверное, тому Бродяге». 

  Порыв. Стук по стёклам. Ещё одно завывание. И снова безумный порыв.

- «Нет, наверняка, не повезло...».

  Котёнок мурчит. Человек отхлебнул из пузатой кружки горячего чаю, поднёс к носу душистую булочку. Вдоволь насладившись запахом свежей выпечки, (что может быть лучше; какой - такой парфюм может «звучать» ароматнее?), откусил небольшой край, и, смачно пожёвывая, кинул быстрый взгляд за окно, да, сам не зная почему и отчего, улыбнулся. И в свете электрического шара – луны под потолком - оскал Человека показался, поистине, страшным. 

  А на столе, словно в бриллиантовой пыли, сиял всеми цветами, присыпанный сахаром, нарезанный тоненькими дольками лимон. Квартирка утопала в гармонии, спокойствии и приятных запахах.

  А за окном мело – мело...

 Автор - Вероника Булгакова,

г. Москва